Автомобиль понесся дальше.
— Человек важнее модели, — сентенциозно пробурчал высокий, усаживаясь поудобней.
В эту ночь путевой сторож Николай Сидорович Фукин возвращался с именин брата. В голове весело шумело. В небе качались звезды, и лес по бокам проселочной дороги гудел как-то по-особому — понимающе.
— Я и говорю ему: кака така колхозная жизнь, — философствовал Николай Сидорович, нетвердо шагая по луже. — Нет, ты мне мозги не верти, ты прямо сказывай — в чем есть коллектив. Скажем, к примеру...
В это время мимо, оглушительно фыркая, пронесся автомобиль.
— Эки дела, — испуганно отшатнулся отрезвевший на миг сторож. — Машина в таку пору...
Постоял, подумал, пошел.
— Вот, к примеру, машину взять, — продолжал он успокаиваясь. — О ней тоже надо понятие иметь. Хитрая штука; скажем, винтик самый, что ни на есть махонький, а она без него — стоп. Вот я и говорю, ежели, говорю, заведется в колхозе какая ни на есть гнида, так коли ее не вытравишь — стоп колхоз. Или человека взять. Что есть человек?
Сторожу стало грустно. Почему-то хотелось плакать. А лес понимающе шумел. У-у-у-у-у. Николай Сидорович всхлипнул, хотел что-то сказать, но запнулся и полетел в грязь.
— Не везет, — говорил он, сидя в грязи, — я ж говорю, что не везет. — И вдруг руки его уперлись во что-то гладкое. Сторож обшарил предмет руками.
— Да, никак, чемодан.
Он снова отрезвел и, взяв чемодан за ручку, почти бодро направился к дому.
Над лесом тяжело тащился рассвет.
Шли дни и недели. Волновались люди, выстукивали аппараты Морзе, приглушенно звонил телефон. Люди читали телеграфные распоряжения, давали указания.
Неслись поезда, увозя пакеты с сургучными печатями и надписями «совершенно секретно».
Всхлипывала в своей квартире Женя, не зная куда пропал муж, и часто думала о фасоне нового траурного платья — гладкое или нет?
Пряча в карман телеграмму «Проводили Ваню. Ждем», человек с лицом, словно из фарфора, улыбался довольно.
Девушка с каштановыми волосами спрашивала, приходя поздно вечером домой: «Есть ли письма из Энска», — и неизменно получала в ответ: «Нет, не приносили». Тогда она недоумевающе по-детски морщила лоб и ей было грустно.
Сторож Николай Сидорович Фукин каждодневно пропускал поезда, и ветер задорно играл зеленым флажком.
Люди волновались, терялись в догадках.
Но инженера Драницина не было. Он стал именем, шифром, содержанием бумаг, телеграмм, разговоров.
На станции Энск оживление. По перрону ошалело бегут пассажиры. Мелькают неуклюжие чемоданы, серые мешки, желтые деревянные баулы.
Дежурный, проходя по перрону, выкрикивает:
— Поезд номер семьдесят восемь, стоянка двадцать минут.
— Ах ты господи, только бы успеть, — бормочет женщина в сбившемся набок платке. В руках у нее по чемодану, а на спине висит туго набитый холщовый мешок.
Следом за ней, сгибаясь под тяжестью багажа, идут еще две женщины помоложе. В зубах у них билеты.
Проводник, ленивым взглядом окинув багаж, говорит:
— Не пущу. Вещей больно много. В багаж надо сдавать.
Женщина постарше обалдело смотрит на проводника.
— Да рази так можно, да много ли вещей-то у нас, — говорит она захлебываясь и обращаясь то к проводнику, то к спутницам.
— Подумаешь, каки таки вещи, так, видимость одна, — вторят ей товарки.
Проводник взглядывает искоса и, сплюнув, цедит сквозь зубы:
— Деревенщина.
— Да чего вы стоите-то? — остервенело кричит та, что постарше.
— Чего на него смотрите-то? Лезь.
Женщины хватают багаж и бестолково лезут в вагон, но проводник быстро захлопывает дверь.
— Но-но, не лезь, это вам не постоялый двор.
Все трое растерянно смотрят на вагон и на груду багажа.
А дежурный выкрикивает.
— Поезд номер семьдесят восемь, отправление через пять минут.
Над фронтоном вокзала висит белый круг циферблата. Стрелки показывают без пяти восемь.
Женщина постарше подходит к проводнику и что-то шепчет ему на ухо.
Проводник слушает рассеянно. Наконец машет рукой и роняет:
— Ну ладно уж, лезьте.
Он отходит в сторону и, пряча в карман пятирублевку, бормочет, презрительно выпятив губу.
— Эх, бескультурность наша.
Пассажирки бестолково лезут в вагон.
Через минуту ударяет колокол, раздается пронзительный свисток и поезд медленно отходит. Женщины раскладывают багаж.
— Откуда вы, тетя, едете? — осведомляется пожилой мужчина, макая сахар в чай.
— А из Тулы.
— А зачем в Тулу ездили?
Тетя Паша, так зовут женщину постарше, тщательно рассовывает вещи по углам.
— Да вот детишкам кой-чего из одежонки прикупить надо было. Ну и поехали.
— А много, должно быть, у вас детишек, — раздается сверху хрипловатый голос.
Тетя Паша испуганно озирается. С верхней полки свешивается всклокоченная голова и искоса смотрит на открытый чемодан, в котором лежит пара новеньких с иголочки костюмов, а под ним рядами уложены груши.
Тетя Паша торопливо захлопывает крышку чемодана и толкает чемодан под полку. А он, как назло, не лезет.
Пассажир, не дождавшись ответа, вытягивается на полке.
Он лежит, не слезая, второй день. Вчера ночью у него украли чемодан и деньги и теперь он почти ничего не ест и целый день валяется, подложив под голову старую помятую кепку.
Тетя Паша, кое-как растолкав вещи, сооружает из остатков некое подобие постели и, закрыв лицо грязной тряпкой, ложится отдохнуть.